6.12.1913  -  12.12.2002

Книги Н.М.Амосова

Глава пятая. ЕГОРЬЕВСК.

Мы в Егорьевске, почти за сто километров от Москвы. Время безделья прошло, и от этого немного легче. Оказывается, мы, ППГ-2266, вышли из отступления с честью, никого из тяжелых не бросили, имущество почти все вывезли, раненых эвакуировали. Что много разбежалось - об этом не упоминают. ПЭП наш перешел во фронтовое подчинение, потому что наша 28-я армия перестала существовать. Где Николаев и весь санотдел, пока неизвестно. Учитывая наши заслуги, нас повысили: будем выполнять функции госпиталя для раненых средней тяжести. Вчера вечером нас привезли на машинах. Обоз еще будет тащиться дня два. Выгрузили в общежитии техникума. Я получил отдельную крохотную комнату. Кровать с сеткой и даже радиоточка. Все, что передают, кажется таким родным, что слушал бы и слушал... А песня "Идет война народная..." просто за душу берет. Рядом по коридору живут все медики. Здание эвакогоспиталя, что мы получили, было рассчитано на 300 коек, в трехэтажной школе. Все сделано по высшему классу: огромная столовая, операционная, перевязочная, санпропускник с душевой, смотровой, раздевалкой - даже отравленных можно принимать... Мы развернули при этом сортировку на сто лежачих мест - и сам черт нам не брат. Уже шоковую палату спланировали и палату для газовой инфекции. С работой не очень торопят. Егорьевск стоит на отшибе. Раненых, видимо, не так много...

Под Москвой идут тяжелые бои. Больше отступать некуда. Радио и газеты: Жуков назначен командующим Западным фронтом. Дерутся на дорогах к Москве. Городов не называют, но уже сданы Можайск, Калинин и Волоколамск. На юге фашисты наступают на Донбасс, на Крым.

Сегодня мы принимаем раненых. Их привезут на санлетучке, и мы ночь напролет ждем - все нет и нет. Беспокоимся - не разбомбили ли? Но связь действует, говорят, задержка в пути. Рябов до блеска выдраил свою баню, выстроил полк пожилых дружинниц с мочалками, которые должны вымыть солдат. Приготовлены всякие приспособления: под ноги, под шины, клеенки, чтобы повязки не замачивать, - все Бочаров насоветовал. Любовь Владимировну Быкову назначили старшей сестрой в хирургическое отделение вместо Сони, которая добилась перевода в полк. Любочка, как мы зовем Быкову за глаза, - сложный товарищ, любит все делать по-своему, но порядок видит насквозь, энергии - море, командовать - генерал. При этом знания - как у врача. Двадцать лет стажа фельдшера "скорой помощи". За ней я буду, как за каменной стеной. И еще - интеллигентка, большой опыт жизни, можно интересно поговорить.

Старшая операционная сестра - Зоя Родионова. Немножко нервная белозерская девушка, но в работе быстрая, и руки хорошие. Тамара у нее -главный помощник. Есть и еще одна - маленькая худенькая белянка, пришла в Сухиничах с Любочкой - Маша Полетова. Бригада отличная. У них тоже все готово. Лампа над операционным столом 500 ватт! Перевязочная, правда, маловата. Начальник ходит в новом халате, щёки надул, важный. Не то что на дороге, под дождем. Хотя, впрочем, он и там был важный. Умеет. В пять утра, наконец, загудели огромные санитарные автобусы, и все выскакивают на мороз. Быстро разнеслось - в сортировке, на кухне, даже, наверное, на конюшне:

- Привезли!

- Привезли!

Все сразу пошло, как по писаному. Разгрузка, горячий чай, сортировка, раздевание. Вот они, раненые из-под Москвы. Они устали и измучились в летучке, хотя прибыли к нам из армейских ППГ - настоящих полевых. Ранены два-пять дней назад. Половина лежачих, но раненых с шинами Дитерихса не видно - их отобрали прямо на станции. По карточкам - ранения средней тяжести и просто легкие. А как они уже одеты, это московские раненые! Нет, немец нам не страшен. Если страна сумела так одеть солдата, значит, самые тяжелые дни уже миновали. Раздевание оказалось сложным. На каждом бойце шинель, шапка, подшлемник, ботинки с двумя портянками - байковой и суконной, рукавицы теплые. Ниже - ватный костюм: фуфайка и штаны. Еще слой - теплое белье. У некоторых под ним еще простое белье. И шарфы, не форменные, домашние - "из подарков", говорят. Женщины - раздевальщицы радостно похохатывают:

- Как кочаны капусты!

- Как на фронте дела?

Спрашивать этого не следует. Раненые - всегда пессимисты. Мы уже имеем опыт. Но, оказывается, нет, и у раненых психология изменилась.

- Немец жмет... страшное дело!

- Ну, а вы?

- Мы-то? Мы стоим. Стоим, уперлись. Мужики не любят громких слов. Никто не сказал: "Стоим насмерть".

- Как потери?

- Не очень большие. Зарылись в землю.

- Воевали летом?

- Больше свеженькие. Почти все свежие. Из эшелонов и прямо в оборону.

За два захода привезли сто тридцать пять человек. Все раненые обработаны, и большой хирургии от нас не требовалось. Но все же оперируем: рассекаем раны, если сделаны только "пятачки" ("пятачок" - нерадикальная обработка раны, иссечение небольшого участка только кожи), удаляем осколки и пули, когда их удается нащупать... Пунктируем грудь - чтобы отсосать гемоторакс. Как жаль, что у нас нет рентгена! Заканчиваем перевязки около десяти вечера. Не быстро, но терпимо. Все довольны. Поработали для обороны столицы.

* * *

Прошли праздники. Идут жестокие бои под Москвой. Сталин замечательную речь произнес, провел парад. Все это так здорово, что и сказать нельзя. Только бы выстояли! Как это у него сильно сказано: "Враг не так силен, как его изображают... Еще полгодика, может быть, годик, и гитлеровская Германия лопнет под тяжестью своих преступлений... Пусть вдохновляют вас в этой войне мужественные образы наших великих предков..." Всех русских героев перечислил от Невского до Кутузова. Сумел вдохнуть уверенность в победе. Похоже, что наступление немцев остановлено. Каждый вечер слушаю мотив: "Идет война народная..." На всю жизнь запомнится.

Мы учимся лечить огнестрельные переломы. Аркадий Алексеевич Бочаров приходит к нам чуть не каждый день и показывает вторичную обработку ран и, главное, гипс.

Началось это 6 ноября днем, когда он зашел в перевязочную, где мы с Канским налаживали сооружение из гипса и металла - мостовидную повязку при переломе голени.

- Бросьте вы это, Николай Михайлович! Давайте я сделаю как нужно. По-современному.

И сделал. Рана была хорошо обработана, он наложил гипсовую повязку прямо на рану, как на закрытый перелом. И как наложил - с блеском! Сам сделал гипсовые лонгеты, сам загипсовал, отмоделировал - получилась легкая, красивая повязка. Написал на ней дату чернильным карандашом, нарисовал рану и перелом, полюбовался секунду и сказал:

- Вот как надо!

Мы приступили с детскими вопросами, с примитивными сомнениями - он начал нам объяснять, как маленьким. Глухая гипсовая повязка - вот метод, который сделал переворот в лечении переломов на войне. Проводники его в Советском Союзе - учитель Бочарова Сергей Сергеевич Юдин и юдинцы. Мы имеем возможность учиться из первоисточников. У меня всего два года стажа - нет собственных хирургических убеждений, нет даже настоящей книжной эрудиции. Меня-то легко убедить, а вот Бочаров жалуется на "доцентов" - они не приемлют гипс, и ему трудно с ними. Поэтому и мотается из госпиталя в госпиталь, "учит показом". А мне жалуется: "Такие они консерваторы... и неучи притом". Я польщен! Доверие! Мы не консерваторы, точно.

Итак - да здравствует глухой гипс! Оказывается, - до чего я неграмотен! - писали в хирургических журналах после финской о глухом гипсе. История у него давняя и источники русские! Отец нашей хирургии, Пирогов, применял его на Кавказе - загипсовал раздробленную пулей ногу и получил эффект. Юдин возродил метод во время войны с белофиннами. Он соединил три важнейших элемента: радикальную хирургическую обработку, сульфамиды и глухую гипсовую повязку. Результаты - отличные... Говорят, за границей этот метод называют "русским". Преимущества для лечения переломов очевидны: обломки не могут сместиться, правильно и быстро срастаются, раненый может ходить, наступая на ногу, - нет атрофии мышц. Но для раны сомнительно. Не верю, что микробы погибают в гное, который медленно просыхает через гипс. Техника повязки очень важна. Юдинцы применяли лонгетно-круговую, строго стандартизованную методу, ее легко освоить. Мы уже обучились накладывать повязки на голень, предплечье и плечо. Первым гипсую я сам, потом - Канский, потом сестры. Нужно иметь штатного гипсовальщика. Канского на это дело жаль, он важен как универсал. Недостатки у этого метода тоже есть. И, в частности, для войны. Нужна отличная первичная обработка раны. А кто, где и когда будет ее делать? Нет времени, нет хирургов, нет условий. Еще: трудно наблюдать раненого под гипсом. Раны не видны, А вдруг флегмона, гнойные затеки, газовая, сепсис?.. Нужны квалифицированные хирурги и опыт.

* * *

Из резерва прислали группу медиков - все они вышли из окружения. Нам дали операционную сестру, и она сразу заболела. Подумалось: "То-то будет работник". Это Лида Денисенко. Высокая, худая, белокурая... довольно красивая. Очень скромная... Стыдно ей, что голова кружится и ходить не может. Студентка третьего курса пединститута в Смоленске. Кончила курсы медсестер во время финской, но тогда на войну не успела, а сейчас - как раз. Медсанбат. Лес. Подвижная оборона. Больше ездили, но несколько раз оперировали сутками, раненые умирали. Знаменитая Соловьева переправа через Днепр в сентябре. Потеряли все машины, погибли люди. Дали новое имущество, дивизию пополнили. Снова работа. В октябре - прорыв немцев на Вязьму. Приказали: "Из окружения выходить мелкими группами". Оказалась в лесу с подругой, немцы рядом, слышна их речь. Их подобрали наши солдаты. Очень хорошие ребята, с ними и выходили тридцать дней. Страх, голод, холод. Немцы, обстрелы, предатели в деревнях. Потеряли двух человек убитыми. Обносились, обессилели. Наконец, попали к партизанам, и те перевели через фронт. Эмоции. Досталось девке. Героизма не проявила, но комсомольский билет в поясе вынесла. И в гимнастерке пришла с треугольничками. Спросил Лиду, кем у нее отец работал в Смоленске. Она засмеялась, потом сказала:

- Первым секретарем обкома... Пока на курсы не послали перед войной. Теперь даже не знаю где. Сказали, на Ленинградском фронте.

Вчера "В последний час": наши взяли Ростов! Однако сегодня оставили Тихвин - к Череповцу близко... Но почему-то нет ощущения тревоги.

У нас что-то вроде хирургического праздника: обработали и загипсовали "бедро", то есть перелом бедра. Фамилия раненого - Смагин, кадровый старшина, артиллерист, воюет от самого Бреста. На подступах к Москве осколком фугасной бомбы оторвало левую руку и раздробило правое бедро. Привезли к нам на самолете, не по профилю. Но не отправлять же его - очень тяжелый. Губы пергаментные, температура под сорок, а он шутит с сестрами. Видно, парень сильный. Гранулирующая культя плеча и грязная вялая рана на передней поверхности бедра... Аркадий Алексеевич посмотрел и посоветовал наложить глухую гипсовую повязку. Мне стало не по себе. У парня септическое состояние, а мы его замуруем. Но авторитет Бочарова велик. Он послал за ЦУГ-аппаратом (ЦУГ-аппарат - специальный аппарат, позволяющий фиксировать таз и конечности и производить вытяжение сломанной кости перед гипсованием) в другой госпиталь, его принесли через полчаса. Приготовили набор гипсовых лонгет, все, что полагается. Дали эфирный наркоз, взгромоздили на ЦУГ-аппарат - я его тоже в первый раз вижу. Сооружение сложное, пожалуй, самим не сделать, а без него нельзя. И раненого уложить на него непросто, нужен наркоз. Бочаров сделал разрез на задней поверхности бедра для стока гноя и наложил высокий глухой гипс - от сосков до кончиков пальцев. Парень проснулся и, несмотря на озноб, все равно шутил. Такие должны поправляться. Воля к жизни.

* * *

13 декабря.

Ура! Ура! Ура!

"В последний час": "Поражение немецких войск на подступах к Москве!"

Наши остановили немцев и перешли в контрнаступление. Освободили Солнечногорск, Истру, десятки других населенных пунктов. Уничтожено массу техники, разбито много дивизий. Выстояли все-таки, выстояли, не отдали Москву, а теперь гонят немцев! И как гонят! Скоро прибудут раненые - уже "наступающие". Возможно, их будет много.

А на дворе -27°! Но нашим солдатам мороз не страшен. Еще не видел ни одного обмороженного. С утра хожу по палатам и поздравляю раненых. Они уже знают и тоже ликуют. И их кровь влита в эту победу.

- По сто грамм надо, товарищ военврач!

Надо бы, верно... Но есть строгие приказы. Может, дать вина для тяжелых? Нет, нельзя - обида.

Смагин лежит с высокой температурой, но веселый, даже торжественный. - Не зря! Главное, не зря я без руки остался. Теперь скорее поправиться, скорее!

Думаю: "Еще и без ноги можешь, и вообще можешь умереть". Мы лечим его всеми средствами юдинской школы.

Теперь мы все устремлены вперед. Скоро поедем! Не знаю, куда двинемся. Мы теперь фронтового подчинения. Не важно - нужно работать. Хорошо работать!

Сводка опять отличная. Взяли Клин и Ясную Поляну! Наступают на нескольких фронтах сразу: на Таганрог, на Калинин, на запад от Ельца и, главное, под Москвой. В газетах портреты Жукова и других генералов - наверное, командующие армиями.

Япония напала на Соединенные Штаты, разгромила военную базу на острове Пирл-Харбор. Потери у американцев большие. Рузвельт объявил войну. Говорят, что это выгодно для нас, что теперь мы будем союзниками..

* * *

Кретин и дурак я. И не мне руководить хирургией в госпитале. "Плохо, Николай Михайлович, очень плохо". Так сказал Бочаров, больше ничего не прибавил. Только что пришел со вскрытия, лежу на кровати, перебираю всё в памяти. Где я ошибся? Почему? Первое - раненый долго ждал перевязки. Не было должной сортировки. Успокоились, что все раненые примерно одинаковые...

Красноармеец Георгиев, 24 года. Ранен четыре дня назад - в наступлении. В наступлении! И все ему сделали правильно сначала - до нас. В сортировке с шести утра, температура - 38,2°. На перевязку попал только в два часа дня. Значит, не расспросили, он пожаловался бы. На стол положили сильного парня, с отросшей черной бородкой на бледных щеках. Когда развязывали, кричал от боли. Вид у раны был безобидный... Точно помню. Но голень отечна. Повязка, шина, в палату. Ничего не заметили. Значит, не сумел заметить! Или плохо смотрел? Перевязки продолжались. Очередь в сортировке была большая, и мы спешили. Нельзя, значит, спешить. Нет... спешить нужно, но сортировать... А, все это - пустые разговоры. Нет опыта...

Дальше была ошибка. Палатная сестра пришла часа через три и попросила Лизу зайти посмотреть: "Георгиев беспокоен, срывает повязку, кричит!" Я услышал, сказал: "Сделать ему морфий. Он просто невропат..." Именно я виноват, потому что иначе докторша сходила бы, может, что-нибудь и нашла бы... Это было в шестом часу. В восемь сестра снова пришла - не помог укол. "Кричит, что повязка давит! Постоянно воду пьет, мечется..."

Взяли в перевязочную. Прошло шесть часов после первого осмотра, но как все изменилось! Никогда не думал, что так быстро может развиваться процесс... Не видел никогда. Мышцы выпирают из кожи, как гриб. Кожа натянута, блестит, голень тугая, будто надута... Лицо побледнело еще больше, совершенно измученное, возбужденное. Пульс — 120. Но главного признака газовой — крепитации, «хруста снега» — нет. Хорошо, хватило ума заподозрить газовую... Решил оперировать. Но опять не смог оценить, что нужно уже ампутировать, а не возиться с разрезами... Что поздно уже сохранять ногу, поздно!

Операцией доволен. И сейчас скажу, после вскрытия — хорошо, радикально. Только поздно.

В одиннадцать вечера я посмотрел и, наверное, опять ошибся. Он спал еще после операции. Отек не увеличился. Пульс — те же 120. Решил, что дело пойдет на улучшение. В час ночи ушел домой. Наказал дежурным — смотреть. Они не усмотрели. Нет, не виню их. Если я сам не понял, что они? Не сумели определить ухудшение... или его невозможно было определить? Наркоз и разрезы погасили боли. В шесть утра, когда меня вызвали, было уже явно поздно. Умирающий человек, без пульса, нос заострился, синие круги под глазами. Сознания нет. В восемь умер...

Утром пришел Аркадий Алексеевич, я ему рассказал все по порядку. Тогда он и сказал: «Плохо...»

При вскрытии — отек на ноге, очень немного пузырьков газа около самой кости. Омертвления мышц — гангрены — не оказалось.

Как сопоставить «цену» конечности и жизни? Рано ампутируешь — калека, запоздаешь — покойник...

Два года после института я работал за спиной шефа. Это не было хирургией. Хирургия — это ответственность.

* * *

Мы собрались уезжать. Вперед!

В шесть утра я слушаю сводку. Теперь они нас радуют каждый день. «В последний час»: разгром волховской группировки противника. Еще один фронт пришел в движение! Говорят, что это начало разрыва блокады Ленинграда.

Летучки уже не привозят раненых. Наш ПЭП с полевыми госпиталями готовят для наступления.

Не прозевать бы: задержимся — получим опять ГЛР. (А Георгиев? Ты уже забыл?) Нет, не забыл...

Сейчас в «газовой» палате двое — Усманов и Назаров. Оба поправляются. По утрам я иду к ним в первую очередь.

Тоже было треволнений с ними, пока выходили!

Усманов. «А-с-тарожно, Астарожно!» — так его зовут. По-русски говорит плохо, из глухого кишлака. Привезли из ЭПа уже с диагнозом «газовая», температура — 39,8°, вид плохой. На перевязке увидели: рана голени грязная, необработанная, хотя прошло уже двое суток после ранения. Вот тут был типичный газ: надавишь на ткани — из раны пузырьки.

Сделали ему обширную обработку с иссечением всех плохих тканей, осколок нашли и удалили. Поставили дренажи и наладили постоянное орошение хлорамином. Конечно, сыворотка, кровь. Четыре дня он был на грани смерти. Три раза готовили инструменты к ампутации, брали на стол, развязывали, смотрели — нет, не идет дальше процесс. И снова — «ждать». Я бы ампутировал, напуганный, но Бочаров приходил каждый день и не советовал. И дождались. Две недели температурил, но постепенно все успокоились. Перевязки были болезненные, терпения у него мало, вот он и кричал «астарожно!». Все его полюбили — очень уж добрая физиономия и улыбка. Уже глухой гипс наложили вчера — готов для эвакуации.

Второй счастливчик — Назаров — с огнестрельным переломом плеча. Тоже типичная «газовая с газом». Успели все сделать, остановили инфекцию.

Уже подучились оценивать рану и общее состояние. Есть жесткое правило: «Раненые в конечности имеют право умирать только после ампутации». Иначе не все средства использованы.

Обещания Аркадия Алексеевича в отношении Смагина не оправдались. Температура не упала и через несколько дней после гипса. И через неделю, и через две оставалась высокой. И мы ходили около него, слушали его шуточки и тихо дрожали: развивается сепсис, и не прозевать бы отнять ногу. Делали все, что могли: кормили, вливали, сульфидин давали, витамины... Плюс, конечно, его высокий дух. Помогло! На третьей неделе температура снизилась, улучшилась картина крови — и мы вздохнули. Теперь уже учим его ходить в этом огромном гипсе.

Мы едем — наступать!

Идут последние минуты старого 1941 года.

Едем за Москву на машине, даже не знаю куда. Главное — наступать! Весь госпиталь с имуществом уже уехал утром на санлетучке. Мы с Хаминовым, Канским, несколькими сестрами и санитарами сдавали раненых и теперь едем вперед — должны перегнать и встретить своих.

Сдали госпиталь, сдали Смагина, «Астарожно», Назарова, еще три десятка других раненых, «не отмеченных переживаниями». Сдали в гипсовых повязках, со вторичными швами — все рассчитано до полного выздоровления. Все раненые — в хорошем состоянии, со свежими анализами, дневниками, записанными до даты сдачи.

Простились с ребятами. За руку прощался, как с близкими друзьями. Еще бы! В них вложено наше сердце и наше умение. Да, умение. Большинство из них уже не вернется в строй, но работать смогут все. Работников много нужно! В газетах пишут о страшных разрушениях в освобожденных селах и городах.

Остановились ночевать в Краскове — что-то вроде питательного пункта от комендатуры. Пустая комната, стол, три стула... и радио!

Встречаем Новый год — 1942-й.

На столе пол-литра спирту, чайник воды, консервы, разнокалиберные кружки.

Только что прослушали «В последний час» — наши взяли Калугу! Ту самую Калугу...

Стоим вокруг стола — начальник разливает спирт по кружкам, мы добавляем воды по вкусу. Ждем перезвона Кремлевских курантов и поздравления Калинина.

Вот они бьют, милые Кремлевские часы! Хаминов делает знак — поднять кружки.

Выпьем, товарищи, за победу!

За победу в этом, 42 году!

Спирт обжигает меня, я судорожно запиваю водой... Давлюсь, смущенный: совсем не умею пить, как баба...

Выпили, закусываем и на секунду — каждый — смотрим внутрь себя. Мелькает год прошедший — длинный и тяжкий...

— За победу!..