Книги Н.М.Амосова
03.03.2023 г. Мы одни...
Уложил спать.
Сижу рядом... Баю-баю... Баю-баю...
Нет, я не пою, она не приучена. Только внутри повторяю, в тупом отчаянии.
Никогда мне не было так плохо, безнадежно плохо.
Вот сейчас она войдет, слышу ее голос: "Малышка уже спит? Какой ты молодец!". Нет, только голос слышу, а лицо представить не могу. Расплывается перед внутренним взором, никак не сфокусирую.
Боже, за что мне это наказание? Почему я не умер тогда спокойно, как все люди?
Теперь нельзя даже умереть.
Какая безмятежность в этом личике! Дыхание совсем не заметно, нужно наклониться к самой подушке, чтобы услышать.
Аня первые ночи дома после родов просыпалась, прислушивалась так же — тишина! Вскакивала в ужасе, хватала девочку на руки, прижимала... Здесь! Жива!
Я ничего тогда не слышал, спал в своей комнате, счастливый.
Какой я был счастливый! Жена, дочка, ребята-помощники, надежды, уверенность: "Завернем такое дело!"
Теперь все рухнуло. Осталось то, от чего нельзя сбежать никуда, и нужно тянуть лямку. И долго еще — безнадежно долго — лет двадцать. Пока вырастет и сможет обойтись без папы.
Почему я был такой невнимательный к ней? Лишь теперь я вспоминаю признаки ее постоянной тревоги. Помнишь, как она была странно возбуждена тогда, в том проклятом городе, после свидания. "Все хорошо, милый! Он согласен!" Я поверил...
Можно было уехать. Далеко уехать. Не достал бы. Даже заграницу.
Или встать в сторонке. Намекнуть, что не нужно, что я не готов... "Ты точно хочешь? Уверен?" Я и не был уверен, но очень она хотела, видел. А взять бы и сказать: "Я... не знаю..."
А ведь были такие мысли. Нет, я совсем не герой. Герои мыслят только прямо, а у меня всегда кусочек подлинки есть.
Зяма: "Это у всех. Многоплановость мышления". Утешение.
Раньше нужно было посторониться. Тогда, после первого ее рассказа. Уже видно было, что она несчастная от природы, что на ней печать... Гм. "Печать". Как в старых романах.
Я бы, может, и посторонился, как раньше делал, но тогда еще не было мечты, была одна растерянность, и нужно было прислониться к кому-то.
Машенька пошевелилась, что-то пробурчала во сне. Ротик приоткрылся, и капелька слюны вытекла на подушку — пятнышко. Если понюхать — чуть-чуть пахнет молоком.
Спит и ничего не знает...
"Мамочка, где мамочка?"
"Она скоро придет."
Не придет. А через несколько дней Маша перестанет спрашивать. Зяма предлагал еще дать лекарство против горя — и мне, и дочке. Отказался — нужно помнить. Он уже мне помог — спасибо. Уже стыдно дальше заглушать. Здорово это теперь налажено — можно выключить эмоции или усилить. Не очень точно, но можно.
Сейчас меня раздражают все эти новшества. Раньше бы ЕГО держали, а теперь — "вылечили, безопасен". Пожалуйста.
Два дня прошло. Первый вечер, когда жизнь приобрела постоянство. Теперь пойдет и пойдет... Будто и не было ее...
Заботы уже обступают, не дают оглядеться. Как-то проведем ночь? Вчера баба Таня почти не спала. Маша все вздрагивала, плакала, потом всхлипывала подолгу. Сегодня пока спокойно спит. Дома, в своей кроватке. Татьяна Александровна сказала очень решительно:
- Возьми Машу домой и занимайся ею сам.
Я даже опешил сначала: "Вот тебе и доброта..." Не дошло... Потом добавила:
- Это лучшее лекарство.
Горшок ополоснуть. Бутылочку с водой поставить. Пеленочный автомат заряжен. (Прогресс!) Оставлю ночник, как Аня. Вот тоже была странность — не выключала свет. И эти запоры на двери, над которыми я смеялся... Она боялась, ждала. Какой дурак! Зяма подозревал: "Постарайся вечерами не уходить из дома. Аня что-то неспокойна".
- Почему же ты мне не сказал яснее? Психолог!
- Что я мог сказать? Я же не знал наверное.
Все правы.
Продукты в автомате есть. Утром — молоко, пюре, сырники. Потом поведу в ясли. Хорошо, что она уже привыкла там, а то бы еще одна травма.
(Аня сначала не хотела отдавать, а потом вдруг согласилась. Наверное, как раз, когда появилась угроза.)
Нет, неужели бы он мог при Маше?! О, Боже!
А может все-таки отдать девочку в Дом ребенка, как предложила доктор Сима? "Вы не сумеете воспитать".
Тогда я снова стану свободен. И уже не сделаю глупостей вроде анабиоза. "Истинная свобода только в смерти" — сказал какой-то новый мудрец. Как сладко думается о смерти оба эти дня! Умерла, и ей уже не нужно думать, бояться: "Он придет! Что будет с Машей, с Ваней?" И мне не нужно будет думать.
"Улучшение природы человека". Почему-то мне стало совершенно безразлично это улучшение. Так, забава. Пусть живут, как хотят.
А что — не забава?
Люди только тем и живы, что придумывают себе забавы. Если кто не сумеет, тот несчастен. Или просто — никто.
Обычно забаву воспринимают серьезно, она становится частью человека, как врожденный рефлекс.
Но если уже все знаешь — для чего и как, и что — обман, "самоорганизация" — то тогда, зачем?
Нет, не верится. "А вдруг будет что-нибудь интересное?" Еще — инстинкт самосохранения. Будущему человеку нужно его прибавить, иначе увеличится число самоубийств — он, умный, будет знать, что ничего нет, что все — забава.
Видишь, ты опять думаешь об "улучшении".
О! Что-то зашевелилось.
………
Машенька, милая моя! Никуда я тебя не отдам, ни в какие дома, самые идеальные... Никуда...
С закрытыми глазами позвала: "Мамочка, мамочка". Я потрогал, не мокрая ли. (Вдруг автомат не работает?) Открыла глаза, удивленная.
- Папа? А где мама?
- Спи, моя доченька, спи, мое солнышко...
Уснула, держась за палец. Долго не разжимался кулачок, и я сидел и смотрел на нее, почти без мыслей, просто ощущая ее.
Я воспитаю тебя, моя прелесть. Никому не дам. Сам, один, воспитаю. Друзья помогут, баба Таня, дядя Зяма.
И не будем о смерти.
(Будем, еще много раз будем... Программы сознания состоят из многих уровней. Чем выше уровень — тем многозначнее мышление, тем больше моих "я" присутствует и судит. Тем труднее жить... Или проще?)
Не могу не думать о всяких задачах, теориях. Как привязанный.