Книги Н.М.Амосова
29.04.2023 г. Сны
Страшный день еще не кончился. Я испытал еще что-то совсем особенное, ни с чем не сравнимое. Чудо нового века.
Когда пришли и сели в кресла, и замолчали грустно, он спросил:
- Тебе совсем плохо?
Я сказал, что потерял очень важное. Что, может быть, еще и найду, но сейчас все выглядит так безнадежно.
- Завтра похороны. Отдать Машу не могу, просто — не могу, физически, а воспитать — боюсь — не сумею. В науке, знаешь сам — все шатко и может кончиться полным провалом. Таланта ведь нет, ты знаешь. Оно и так было плохо, но Аня давала какую-то уверенность, была еще одним якорем, точкой опоры.
- И еще боюсь — вдруг дочка будет плохая, разлюблю. И работа провалится... Ничего не останется, и придется тянуть, тянуть лямку...
- Брось, Ваня. Механика твоего настроения элементарно проста. Если не замахиваться на смысл жизни... Ты сам знаешь. Суждения окрашены чувствами. Это проходит... обычно. Но ты такой тип, в общем, порядочный нытик, что может затянуться. Я думаю, что самое время полечить тебя снами.
Об этом уже было много разговоров, и я хотел попробовать, но Зяма раньше не соглашался. "Зачем тебе?" И еще — пугал, что вредно. Я и не пробовал — побаивался. А теперь я вплотную почувствовал — край, плохо... Будущее, близкое и дальнее, совсем мрачно и темно.
- Давай.
Не спрашивал — о чем сны, какие... Не хуже, чем явь? А потом — это Зяма, друг, каких и не было у меня никогда, ближе, чем Ленька.
(А кто-то из моих "я" все-таки побаивался... Даже в такой тяжелый момент стоят они на страже.)
Он уложил меня на диван в своей "личной" комнате рядом с кабинетом. На рот наложил маску, и я стал дышать чем-то очень приятным. Зяма ушел в кабинет, долго не было, я не спал. Вернулся:
- Я покажу тебе твою будущую жизнь, Ваня... Не торопись засыпать, посмотри на экране, как будет расти наша Маша... И не думай ни о чем больше, только смотри на лицо... Запомни его. Запомни.
Он замолчал, а на экране телевизора замелькали тени, потом появился садик, выбежали детишки, одетые во что-то разноцветное, бегут на меня... и вот одна девчушка в розовом выделилась в моем зрении, и я уже не вижу других, только ее, бегущую ко мне с вытянутыми руками... Теплота разлилась в груди... Она что-то говорит серьезно (не понимаю слов), и показывает в сторону. Я поднимаю ее: "Какая ты стала тяжелая, Маша". Потом мы уходим, взявшись за руки, и Маша все время говорит, говорит, но я не слышу, только знаю, что слушаю, и что это — интересно мне. "Какая большая... четвертый год..." И ощущаю маленькую кисть в своей, такой, кажется, большой ладони.
Идем... идем... Мелькают знакомые улицы, потом — незнакомые... маленькие деревянные домишки из детских воспоминаний, и я знаю, что нам нужно спешить, и вижу сельский пейзаж, и пыль на немощенной дороге лежит толстым слоем. Я вижу, как пыль покрыла мои ботинки, брюки и маленькие туфельки Маши... Потом мы сели на обочине дороги, чтобы разуться. Я рядом вижу колеи, сделанные колесами телеги, и краем приглушенного сознания успеваю удивиться отсутствию следов машин, но тут же все становится нужным. Я знаю, что нам нужно идти вперед по дороге, обязательно идти. Я ощущаю теплую пыль, что просачивается между пальцами при каждом шаге, и вижу по краям колеи фиолетовые головки некрупных цветов с колючками и листьями, запачканными дегтем от осей телег. "Смотри, Маша, какие они колючие", и прилепляю ей колючку к розовому платью. Она удивлена. "А как они называются, папа? А почему они прилипают?" ...Я ощущаю ее все время, не переставая, думаю: "Показать... Пусть запомнит... Маша, наверное, устала. Не наколола бы пальцы... Пусть почувствует землю... Землю предков..." Ощущаю по дрожанию маленькой руки, как семенят ее ножки, не в такт с моими широкими шагами.
"Мы идем через лес дорогой предков... Здесь они ездили на пашню за снопами, возили навоз". Опустился вечер. Дорога шла уже по опушке леса, стоящего слева стеной в некотором отдалении. А справа — луг. Огромные сосны стояли редко, неподвижно, все освещенные низким солнцем, которое медленно садилось справа от нас за далекие кусты на лугу... Оно было красное и большое, и уже не круглое, а яйцевидное. "Машенька, пойдем быстрее, мы опаздываем". Ножки засеменили быстрее, и я почувствовал натяжение в руке. "Устает. Придется нести". Солнце уже почти скрылось, полумрак затушевал основания сосен, и только их верхушки были слабо окрашены красным закатным светом.
Белый туман заливает низины, и на лугу обознаются белые озера без берегов. Они все увеличиваются, сливаются, как в половодье, и вот уже только плавают на белой поверхности темные острова и кусты, чуть подсвеченные от красной зари... Коростели кричат ритмично, как механические трещотки... А темнота выползает из леса, и подножья сосен уже плохо различимы. Туман заползает и в лес, стирая четкость линий... Пыль под подошвами еще теплая, но стынет и стынет... На голых руках уже чувствуется холодный ветерок с луга. "Тебе не холодно, маленькая?" Потом туман и темнота стали еще гуще, и мы уже плыли в них, с трудом ощупывая подошвами остывшую мягкую землю. "Я устала, папа... И я боюсь..." Беру ее на руки, и мы молча идем. Теплота ее тела греет мне бок, и рука не чувствует тяжести. Она прижалась ко мне, обхватила за шею, слышу ее короткое дыхание, чувствую запах волос, и бант щекочет мне ухо... "Не бойся, Машенька". "Папа, а леших и чертей правда нет?" "Конечно, нет". "А волки и медведи ведь есть?" "Они есть, но далеко, в глухом лесу. Летом они сыты и не трогают людей..."
"Папа, смотри, смотри!" Вижу у самой опушки красное пятно костра. Не видно пламени в тумане и мраке, только багряно рдеет пятно, не отбрасывая ни бликов, ни теней. "Может быть, там разбойники?" Успокаиваю. А где-то маленькая мысль: "Может быть". Нет людей, тишина, только далекий коростель механически однообразно кричит на болоте, и чувствую запах горящей хвои, как ладан.
Снова идем. Костер прошли, и Маша долго смотрит назад через мое плечо. Я чувствую ее взгляд. Стремительно, как тень, прошелестела летучая мышь. Моя девочка испугалась и обеими руками обхватила мою шею. "Папа, я боюсь..." И мне тоже становится страшно. Слышатся какие-то шаги сзади, спереди, сбоку, будто тени обступают нас со всех сторон. Иду быстрее, молча. Босые ноги натыкаются на корни, я боюсь запнуться и упасть. Скорее! Прижимаю ее обеими руками, быстро бегу. Утешаю. Кругом темно, почти черно, только от зари немножко светит на придорожные кусты...
Сзади слышу топот. Бегу. Зажал девчонку в руках. О Боже, Боже! Сохрани ее! Возьми мою жизнь... Любые страдания. Вот, настигают! Телега стучит. Бегу, задыхаюсь, рук не чувствую от утомления. Скорее! Сейчас должна появиться колокольня. Но уже нет дыхания... и рядом, рядом разбойники. Я знаю, что это разбойники. Падаю в кусты у дороги, закрываю девочку, как бы вобрал внутрь себя, чувствую сзади приближение удара... "Боже, сохрани ее!" Сейчас все! Ее оторвут из рук. Я знаю... Зажмурился...
...И вдруг все стихло. Исчезло. Уже сижу, открыл глаза, и дочка, спящая на руках. На фоне светлой зари телега, впереди темнеет лошадь. Старик сидит на краю телеги, свесил ноги, и красные вспышки цигарки освещают часть бороды, усы, седые брови и глаза доброго лешего. "Садись, подвезу... видишь, дитё спит, умучилось". Лежим в телеге. Запах свежего сена и лошадиного пота. Девочка спит на моей руке. Чувствую на щеке ее дыхание. Колеса стучат мягко и приятно. Расслабление... "Она со мной... Она моя..." Засыпаю.
………
Новое видение... Лежу на диване в своей комнате, голова болит, раскалывается. День. Солнечный луч через окно на красные и синие квадраты пледа. Часы на шкафу показывают — время. Знаю — пора! Уже кончились уроки. Только болит голова, и жаркая подушка, и только слушаю лифт и шаги на лестнице, а ее все нет... Тревога. Пора... Провал. Знакомый звук ключа в замке. Она! Вбегает девочка в пальто, и все во мне тянется к ней. Не различаю лица, но это неважно, это Маша пришла! "Папочка, что с тобой?" Холодные руки на моем лбу, приятно очень. "Ты горишь весь!" Я их беру в свои горячие ладони, целую! Вижу милые, далеко не чистые пальцы, ногти с каемкой грязи. Но, все равно. Наклонилась, лица не различаю, слышу голос тревожный, какой-то очень знакомый, знаю — Маша. "Ты заболел?" "Ничего... Раздевайся, рассказывай..." Сбросила пальто на стул, портфель на пол рядом. Беспорядок. Спокойно: "Повесь, пожалуйста, пальто, и портфель — на место". "Сейчас". Не повесила, села рядом с ногами, чувствую боком острые коленки. "Папочка, милый, что тебе дать? Ты ел?" "Не нужно ничего. Лекарства уже принял. Скоро пройдет". "Правда, скоро? Через полчаса?" Встала. Такая большая. "Была проклятущая физкультура..." Мысли: "Что она такая неловкая? В меня... Практиковаться нужно". Ушла, а пальто и портфель оставила. Вот противная! Переодевается. Голова сразу заболела.
Снова вошла в халатике нараспашку. Ноги какие длинные... Уже двух пуговиц нет. "Пуговицы пришей". "Потом..." Вот лодырь... Уселась рядом. Вижу, что не только участие. Что-то хочет. "Папушичек... миленький... поправляйся скорее..." "Ты что-нибудь хочешь, лиса?" "Да нет, потом..." "Говори уж... мне уже легче". "Легче? Правда?" Правда легче, когда она тут, целует и обнимает. Моя девочка... "Папа, можно мне обрезать косы? Нет, нет, не протестуй, уже половина девочек обрезали". "Нет". "Ну пожалуйста... Ну миленький..." "Нет, нет и нет! Когда будет четырнадцать..." Надулась. "Четыре года..." Все равно — нет. Принципы.
Просветлела через минуту. "Ладно, папан, мы еще вернемся к этой теме... Тебе дать есть?" Нет аппетита. "А я как волк... пойду..." Укрыла крепче пледом, подоткнула под бока. От этого стало теплее вдвойне. Мое сокровище. Запела что-то ужасно фальшиво. "Как я". Прислушиваюсь — гремит на кухне. Хорошая дочка. То есть не во всем, но в главном. Закрыл глаза... провал.
Опять пришла. "Ты спал?" "Нет". "Я закончила тот рассказ... Показать?" "Конечно". Хочет сделать приятное. Дает. На машинке четыре страницы. Читаю. Слов не вижу, но все понимаю. Рассказ о нашем прошлогоднем путешествии, о южном солнце, о пляжах. Чувства, юмор, красиво. Приятно очень. Талант. Все — мое, и в то же время — свое. "Очень хорошо. Отлично". Улыбается, довольная. "А как же с косами, папочка?" Вот она — причина. "Нет, и не проси." Надулась: "Какой ты мелочный". "Нет, я не мелочный, я — принципиальный. Ты должна писать". "Это так скучно..."
Ушла к себе, сердитая. Я следую за ней, как дух, и вижу, что сидит за автоматом и что-то набирает, печатает на клавишах, сверяется с цифрами на экране. Я горд, я знаю, что она отлично учится, среди самых лучших, нет — первая в классе. "Моя дочь, мое воспитание". А пальто — так и лежит на стуле, и пуговицы не пришиты, ногти не обрезаны, туфли грязные. Опять шаги. Опять руку на лоб: "Папочка, давай помиримся". "Давай". "Тебе уже легче"? "Да, легче, милая". Ощущение счастья сквозь головную боль. "Мое солнышко..." Засыпаю.
………
Еще один короткий сон. Фойе театра, или что-то другое, широкий коридор (института?) Люди ходят, нарядные, взад и вперед. Торжественность. Мы тоже с дочерью идем среди других. Она высокая и тонкая. Красивая. Я чувствую ее острый локоток. Совсем не так, как женский локоть раньше. Гораздо ближе. Говорим, говорим, о чем-то умном. О науке? Искусстве? И слышу сзади шепоток: "Это дочка Прохорова... Та самая, что..." Не слышу — "что", но знаю, что-то очень умное сделала моя дочь. Моя дочь. Моя девочка. Она говорит мне, и я узнаю свои мысли — и это приятно, и слышу ее мысли, оригинальные и умные — и это еще приятнее. Смотрю на профиль, ревниво подмечаю взгляды в сторону молодых мужчин и стараюсь отвести подальше, где женщины и старики... Но вот навстречу быстро идет один, глаза у него большие и только на нее, меня не видит. Слышу: "Машенька, здравствуйте!" Боль в сердце. Она остановилась, смотрит на него, тихонько пожимает мой локоть: "Он!" Идет какой-то общий разговор, она посматривает на меня, держит мою руку, не отпускает. Потом пошли. "Не бойся, папа, я твоя дочь... Всегда... во всем..." Мне становится спокойно. Да, я не отдам своей части. Я буду за нее бороться. Имею право. Вдруг мелькают быстро сцены моего права. Капризы самой маленькой, вставание по ночам... горшки... одевание... Потом побольше. Первые буквы. Первый карандаш. Первые цифры. Как трудно все дается человеку! Добро и зло, уроки скромности и такта. Частые ссоры и быстрые примирения. Ее мечты, ее учение, творчество. Успехи. Во всем она — это я и не - я, она сама... И это самое приятное... Мы с ней ходим и ходим по залу. Медленнее, тише голоса... расплываются лица... еще чувствую острый локоток под мышкой, и в этом прикосновении сосредоточивается все счастье.