6.12.1913  -  12.12.2002

Голоса Времен

Главная   >   Голоса Времен   >   Глава четвертая. Война   >   1942 г. Попытка самоубийства.

1942 г. Попытка самоубийства.

В двенадцать в перевязочную привезли высокого парня, белокурого, широколицего, курносого. Фанерная шина на левом предплечье. Усадили. Развязали. Он морщился от боли и упрашивал делать осторожно.

- Насилу дождался госпиталя. Так болит, так болит...

Смотрю. Есть причина болеть. Слепое, осколочное ранение предплечья, с повреждением кости. Газовая. Несомненно. Но процесс ещё не пошел выше локтя. Значит, это пока не очень опасно. Разрезы должны помочь, а уж ампутация - наверняка спасет.

Расспросили: ветеринарный фельдшер, ранен два дня назад, обработку раны не сделали из-за перегрузки медсанбата. Потом эвакуация подвернулась, упросил. Надеялся - в госпитале свободнее. Но ехали почти сутки из-за заносов.

Подумалось: "Хороший парень". Температура на карточке - 39,7°!

- Сейчас сделаем тебе операцию. Не бойся - пока разрезы, не ампутацию. Тамара! Наркоз.

- Тамара за кровью уехала на станцию, сейчас Аня освободится.

Аня не очень опытна. Здесь нужно хорошо разделить мышцы предплечья. А что, если сделать проводниковую анестезию - новокаин в нервы плечевого сплетения? Полное обезболивание на час или больше, и никаких осложнений. Пробовал эту анестезию в Череповце пару раз. Хорошо получалось. Нужно её осваивать на войне.

- Зоя, будет проводниковая анестезия. Набери двухпроцентного новокаина в десятиграммовый шприц.

Усадил его, как полагается по методике, с оттянутой вниз и кзади рукой, повернул голову вправо и попросил санитара постоять около, зафиксировать положение. Шприц готов. Перчатки, йод, длинную иглу. Вколол её в надключичной ямке. Немножко новокаина, иглу глубже, дотянул поршень обратно - нет ни воздуха, ни крови: значит, ни в сосуд, ни в легкое не попал. Все три наши врача стоят вокруг, смотрят, как я это делаю - интересно - новая методика.

Ввожу два кубика, ещё раз проверяем на воздух и кровь. Подождал секунд двадцать.

- Eщё три кубика... нужно осторожно...

И вдруг вижу, парень начинает валиться. "Обморок, вот какой слабый..."

- Держите его!

Вынул иголку, подхватил уже совсем расслабленного. Лида - руку на пульс.

- Пульса нет!

- Кладите на стол скорее! Санитар!

Иван Иванович подбежал, схватит, как маленького, и положил на стол. Я тоже за пульс - нет! Дыхание - редкие отдельные вздохи.

- Кофеин! Искусственное дыхание! Да я сам...

Начал делать искусственное дыхание - руки за голову, на живот, снова за голову, на живот.

- Обнажайте вену в паховой области. Скорее, Лида, без асептики. Скорее, он же умирает!!

На секунду приник ухом к груди. Не слышу, ничего не слышу... Умер! А может просто такие слабые сокращения, что от волнения не слышу. Может?

В этот момент вошёл Бочаров. С ходу включился, быстро обнажил артерию на бедре, начали нагнетать кровь, одну ампулу, другую... Потом Бочаров послушал трубкой сердце и выпрямился.

- Прекратите. Он мёртв.

Все замерли. Стало совершенно тихо. Бочаров пошёл к двери, бросил на ходу:

- Потом расскажете... не сейчас.

Вот и всё. Лежит мертвый человек на столе, руки вяло свесились. Уже не нужно операции, не нужно анестезии.

Убил человека.

Но я же... хотел спасти. "Мало ли что, хотел. Под другим наркозом - был бы жив". Да, если бы не умер от газовой. "От такой ограниченной - не умер бы, ты знаешь". Знаю. "И вообще - каков твой актив? Раны заживают сами собой. Природа. А ты только суетишься около. Многих ли ты реально спас?"

- Я, наверное, выйду, пройдусь. Вы продолжайте перевязки.

"Нужно с этим кончать. Нельзя убивать людей. Защитников... нет, вообще людей".

Около стола - большая коробка с ампулами морфия. Она открыта, потому что часто используем. И шприцы в антисептическом растворе тут же. Заслонился спиной от всех, взял горсть ампул, сунул в карман, взял шприц. Боюсь, что кто-нибудь заметил. Хотя они все отводят от меня глаза, им неловко на меня смотреть, как на преступника.

Вышел в коридор, переобулся в валенки. Лида вышла за мной.

- Только не утешать!

- Ты что-то взял. Покажи!

- Ничего не брал. Отстань от меня.

Перепрятать ампулы. Суну их в валенок, там портянки, не провалятся. И шприц. Надеть шинель.

Вот она, оказывается, какая улица днём! Я, кажется, её не видел очень давно. На работу - темно, с работы - ночь, обедать - спустился в подвал, там окна заделаны фанерой выше роста.

Хватит умиляться!

Да, хватит! Зашёл в ближайший двор. Пусто. Снял валенок.

Всё-таки часть ампул провалилась за портянки и разбилась. Вытряхнуть стекла. Осталось... раз, два, три... всего восемь... Мало! Вернуться? Взять ещё? Боюсь, что уже и так Лида сейчас у начальника. Задержат. Введу эти... "Мало, не умрешь. Струсил!" Жалобно оправдываюсь: нет, - не струсил, но, видишь, невозможно больше достать. А откладывать - не смогу. "Вводи!" По крайней мере, хоть усну... Высплюсь.

Отламываю кончики у ампул одну за другой, набираю через иголку в шприц. Семь с половиной кубиков. Нет, не умру. "Обрадовался, жалкий трус!"

Укол. Ввел под кожу, желвак растер. Теперь скорее бежать домой, пока морфий не успел подействовать. Свалюсь дорогой... А так, дома - спит, мол, устал.

Вот наш дом. Хозяйка открыла, удивилась:

- Что-нибудь случилось, Николай Михайлович?

- Нет, ничего.

Действительно, ничего. Ничего пока не чувствую. Даже спать не хочется. Та же картина крутится перед глазами.

Снимаю валенки и ложусь, не раздеваясь.

Закрываю глаза. Снова крутится этот фильм. Ага, начинает мешаться... Уснуть, просто уснуть, не надо снов. Хватит мне всего этого, хватит!

А может, он не умер? Приснилось всё?

Нет. Всё правда. Умер. Спать, всё равно спать... Куда-то проваливаюсь.

Просыпаюсь - уже тёмные окна. В соседней комнате горит слабый свет. На кровати кто-то сидит.

Кто это?

- Это я, успокойся, я, Бочаров.

- А мне показалось... Простите.

- Молод ты, Никола, горяч. Это хорошо. Нет, не рассказывай, не говори. Всё уже рассказали. Не знаю, отчего умер. Только одно - бывает поразительная непереносимость новокаина. И смерти такие вот... ужасные... бывают у каждого хирурга. Ты должен быть готов к этому. И ещё будет, не спастись.

Он говорил тихо, как убаюкивал. Голова была тяжелая, но всё ясно воспринималось. И так-то равнодушно, как чужое. Он рассказывал о всяких ужасных случаях. И у него были. Ни в одной профессии не бывает такой очевидной виноватости врача в смерти пациента, как у хирургов. Иногда - подряд несколько. Юдин говорил: "Не полосит" и уезжал на охоту.

- А мне сплошь "не полосит"... Куда же деться?

- Ничего. Ты хорошо работаешь, поверь, я знаю. Просто ты вымотался. Нервы сдали. Нужно немножко побольше спать. На часок хотя бы.

Меня стало тошнить. Что-то обеспокоило Аркадия Алексеевича.

- Поедем ко мне... у меня переночуешь.

И увез к себе. На дрожках, они у крыльца ожидали. Зачем то промывал мне желудок. Я давился от толстого зонда, не мог проглотить.

И я уснул на его кровати. Спокойно уснул, как праведник.

На следующее утро мы пошли с Бочаровым на вскрытие. Патологоанатом Туров был серьезен и аккуратен.

- На сосудах - артерии и вене - нет следов прокола, в кровь не попало. Плевра тоже цела. Значит, только повышенная чувствительность к новокаину. Но слишком уж быстро умер.